Гостевая книга болельщиков футбольного клуба ЦСКА МОСКВА

Прозрение Валерия Георгиевича Газзаева

Однажды Газзаев проснулся с похмелья,
Пошел к холодильнику, чувствуя муть.
Пошел с совершенно оправданной целью -
На угли похмельные пива плеснуть.

Открыл, откупорил, глотнул Ой!ево,
Зажмурился, крякнул, сказал: "Заебись".
И двинулся к зеркалу, снова и снова
Втыкать на кустистость хачевских усысь.

Он шел по квартире своей невъОй!ной,
Блукал меж гардин, гобеленов, ковров.
И думал: "Какой же я, Ой!ь, аОй!нный,
Пусть Ой! осетинский отлижет Старков!"

Он шел горделиво и мыслил: «Пожалуй,
Я самый великий из всех тренеров.
А этот Спартак, Ой!ский и жалкий,
Пускай препарирует лабус Старков».

И вот подошел он ко стенке зеркальной,
Чтоб вновь подрочить на усов силуэт.
Оправился. Глянул. И холод хрустальный
Сковал его пакостный конский хребет.

Еблище знакомое, все честь по чести,
И самый жыдовский из жыдо-носов,
Но нет на привычном Газзаевском месте
Газзаевских черных Ой!цких усов.

Схватился за сердце Валерий Георгич,
И в ужасе жуткую кучу насрал.
И стал вспоминать, на какой же из оргий
Свой конский навоз над губой проебал.

Вчерашний банкет, как мотив позабытый…
«Да Ой! с ним, расскажут», - подумывал он.
Уже развернулся, и вдруг: "Да иди ты!"
(Увидел из жопы торчащий гондон).

Добрался до ванной, глаза вымыл с мылом,
Себя ущипнул за яйцо пару раз.
Вернулся, собрался, и к зеркалу тылом –
Ну надо же, правда торчит, педораз!

«Хуя себе праздник, хуя себе туса!
Когда это? С кем? И неужто при всех?»
И вырвался громом из пасти безусой
Истошный, в рыданиях тонущий смех.

Схватил телефон, позвонил: «Это Олич?»
«Он самый, - ответил с акцентом игрок. –
Пиздец вам, любимый Валерий Георгич!»
И сразу за этим короткий гудок.

И стал вспоминать незадачливый конюх,
Что было вчера, где нажрался в говно,
И кто его в жопу утюжил в гандоне,
И кто ему усики сбрил полотном.

«Ну вроде бы дерби, и вроде бы с МЯСОМ,
И вроде бы… БЛЯТЬ! ПроОй! в понос!
3-0 проОй!… Ах вы Ой!ы,
И эти с Б5 мне орали про ПЁС.

Потом вроде помню, отОй!ил Карвалью,
И Жо прямо в жопу мобилу воткнул.
Потом, помню, щедро мне в горло вливали,
Потом вроде мирно под стулом уснул.

Но что же случилось потом в раздевалке?
Ах, ебаный в рот! Как лишился усов?
Ой, Ой!ь… Помню нагло, спокойно, вразвалку,
Зашел в раздевалку Егорка Титов.

И тихо сказал мне: «Конявый ублюдок,
Твой Гинер на помощь с баблом не спешит.
Тебе не дожить до конца этих суток,
Задротище, псина, уебок и жыд».

И тут завопил я в сердцах: «АКИНФЕЕВ!
Спаси, Игореша, от мяса спаси!»
Тут сплюнул Егор и сказал: «Хуле блеешь,
Петух твой на ветке давно уж висит».

И дал по ебалу мне правой ногою,
И крикнул гортанно: «Айда, пацаны!»
И вышли Аленичев, Войцех с пилою
Из-за капитанской Егора спины.

И сбрили усы мои конские наОй!,
И раком нагнули нещадно меня.
И вновь обосрался я жидко от страха,
Когда в раздевалку ввалилась СВИНЬЯ!

Огромный КАБАН, с невъОй!ной елдою,
Воткнул что есть мочи прибор прям мне в срам.
И меркло сознанье, я сдался без боя,
И внял и прозрел: «цска - это СКАМ».

И только теперь, наконец-то, я понял,
Что я Ой!, что я пес и Ой!к.
Что вечно Ой! будет пакостных пони
ВЕЛИКИЙ, МОГУЧИЙ МОСКОВСКИЙ СПАРТАК!