Знали Веню после аварии — в интонациях которого преобладала горечь. Это был совсем другой человек. Мы удивлялись его памяти — порой косился на нас с укоризной: «Об этом вы меня спрашивали в прошлом интервью. А я ответил вот так...»

«Прошлое интервью» было два года назад. Он всё помнил до строчки, до слова.

Мы поражались, насколько глубоко он понимает футбол. Как отшлифованы и необычны оценки.

Да и взгляд на жизнь у парня, еще недавно игравшего в футбол, был особенный. Ни на чей не похожий.

Уходя от этого Вениамина, мы по очереди его обнимали. Он не чувствовал прикосновений — но улыбался. Нам казалось, благодарно.

На улице мы долго молчали, дожидаясь трамвая. Ужасным казалось примерить на себя такие обстоятельства. Вот как это — долгие, долгие годы после аварии глядеть в потолок? Отыскивать в окошке кусочек неба? Как жить в мире собственных мыслей, где развлечение одно — телевизор?

За Веней, выбиваясь из сил, ухаживали старенькая мама да сестра Жанна. Надеясь, что их здоровья хватит тянуть лежачего десятилетиями.

12 последних лет жизни бывшего вратаря ЦСКА — это подвиг мамы и сестры. Их 12 лет слились в один долгий, хмурый день. С 10 ноября 2010-го, когда «Порше» с Веней летел на скорости 240 по ночному Брянску, до лета 2023-го. Когда его жизнь оборвал инфаркт.

6 августа год, как сердце Вениамина не выдержало. Мы хотели пообщаться и с мамой, и с сестрой. Уговаривали, уговаривали — и уговорили. Но мама разволновалась от воспоминаний, прихватило сердце.

Встретились в кафе неподалеку от «Войковской» только с Жанной.

Вениамин Мандрыкин и его мама Надежда.

Фото из личного архива

Сердце

— Как здоровье Надежды Михайловны? — спрашиваем первым делом.

— Не очень, — вздыхает Жанна. — Она и так болела, а после смерти Вени резко сдала. Мы почему 40 дней не устраивали — мама в больнице лежала...

— Почти сразу после похорон попала?

— Да. Недели через две увезли в неврологию с подозрением на инсульт.

— Такая чудесная женщина. Все футболисты, кто бывал в вашем доме, вспоминают и ее, и фантастические беляши.

— Давно не делали. Да и не ходит уже никто. А у мамы еще проблема с почками. На диализе. Плюс все в себе держит! Проплакалась бы — может, легче было бы.

— Наверняка.

— Пока Веня был жив, она держалась. И ему помогала, и мне. Что-то по хозяйству делала. А сейчас совсем расклеилась. Смерть сына сильно по ней ударила. Мы понимали, что когда-то это произойдет — а все равно неожиданно...

— Для вас, врача, тоже неожиданно?

— Думали, вывезем. Как обычно случалось. Хотя было уже очень тяжело. Пролежни, инфекция, почечная недостаточность. Они же боли не чувствуют — такие инвалиды-то! Вот в этом его счастье. Сколько сердце выдержало — столько и выдержало.

— Мы бывали у Вени. Пришли раз, через два года снова. Выглядел неплохо. Казалось, сможет пролежать так лет сорок.

— У лежачих почки сдают. Болезнь это предполагает. Я разговаривала с патологоанатомом, который проводил вскрытие. Взглянул на меня: «Ну что вы хотите? Он и так у вас слишком долго пролежал!» Все-таки уход был хороший.

— 12 лет — это много?

— Считается — много.

— Врачи отводили ему на жизнь лет пять? Или семь?

— Да ничего они не отводили! Сначала просто ждали. Веня же в реанимации провел 11 месяцев. Из них полтора — в медикаментозной коме с искусственной вентиляцией легких. С аппаратом ИВЛ и должен был выписываться.

— Обошлось?

— Ему советовали шарики надувать, легкие разрабатывать. Вместо этого курить начал. Странно, но так и раздышался. А вообще главное при таком диагнозе — качественный уход. По состоянию тела врач всегда увидит, когда начинается конец.

— В какой момент вы это почувствовали?

— Когда пошли пролежни. Они и раньше появлялись, но тут прямо обвал! Что мы только ни делали — бесполезно.

— Специальные матрасы от пролежней не спасают?

— Почему? Выручают сильно. Но у Вени был такой тяжелый случай, что на сто процентов от пролежней избавиться нереально. Пока у человека худо-бедно налажено кровообращение — матрас помогает.

— Сам он ничего не замечал?

— Нет. Никакой чувствительности. Боли не ощущал! Это у мамы сейчас как только волнение — сразу схватывает сердце. У Вени проблемы проявлялись не так, как у нас. Голова-то у него работала — а тело жило самостоятельной жизнью.

Владимир Габулов и Вениамин Мандрыкин с сыном.

Фото Александр Мартанов, архив «СЭ»

Больница

— Говорил: «Мы, лежачие, вообще не потеем».

— Совершенно верно.

— Добавлял: «Температура из-за этого может взлететь до 40 градусов. Мы даже не заметим».

— Все так и было, не замечал. Засунешь градусник — ого, 39! Откуда? Почему?! Сразу на УЗИ, анализы. УЗИ в последний раз ничего не показало. А по анализам стало ясно — пошла почечно-печеночная недостаточность. Это уже необратимый процесс.

— Он-то понимал, что становится хуже?

— Да. Но всегда сохранялась надежда — и это пройдет. Врач-то лечит не только лекарствами. Еще словами. Можно так преподнести, что успокоишься.

— У вас получалось?

— Конечно. Да он и сам был настроен позитивно: «У меня все хорошо». Мы ждали победы, но вот не дождались.

— Сколько прошло с этих анализов до кончины?

— Сутки. Вене стало плохо, приехала скорая. Говорят: «Будем увозить». А он категорически отказывался от госпитализации!

— Боялся?

— Твердил: «В больницу не поеду. Я там сразу умру». Так и получилось. У нас этих отказов от госпитализации столько накопилось! Но в тот день удалось убедить.

— Каким образом?

— Говорю: «Вот сейчас у тебя вариантов нет». Понятно, что никто его не оставил бы просто лежать. Везли-то в предынфарктном состоянии.

— Инфаркт случился уже в больнице?

— Как я понимаю, по дороге. Инфаркт — дело такое. Лучше не транспортировать. Это все усугубляет. Но тут одно наложилось на другое. Никто не виноват.

— Умер на ваших глазах?

— Нет, в больнице. Как мне потом рассказывал врач, закатили в приемное отделение — и сразу же клиническая смерть. Откачать уже не сумели.

— Где вы были в этот момент?

— Дома. Его везла реанимационная бригада. Меня в машину не взяли. Это было в 10 утра. Мы с мамой остались, сидели как на иголках. Через два часа звонок из приемного отделения: «Вениамин умер». Я вскрикнула, выругалась. Мама посмотрела на меня и все поняла.

— Если боли не чувствовал — как догадывался, что ему плохо?

— Вдруг прошиб ледяной пот. Выдавил: «Что-то нехорошо...» Как-то ему не так! Не как обычно! В груди не боль — просто дискомфорт.

— Последнее осознанное, что от него услышали?

— Мне кажется, в последние сутки ничего не было, кроме боли... Плохо ему было — и все. Повторял: «Не хочу в больницу, я там умру».

Елена Попова — глава «Клуба болельщиков ЦСКА с инвалидностью» в гостях у Вениамина Мандрыкина.

Фото из личного архива

Антидепрессанты

— Нас поражал характер Вениамина. Казался действительно счастливым, лежа в этой кровати.

— Так он же на антидепрессантах был.

— Это многое объясняет.

— Ну и сила в нем была будь здоров. Когда парень в 29 лет оказывается прикован к коляске или кровати, ему обидно — мы все ходим, а он нет. У Вени было иначе: «Я в жизни все повидал. Мне уже ничего не нужно».

— Тоже панцирь для психики.

— Да. Ребята предлагали: «Давай тебя вывезем во дворик? Подышишь, посмотришь!» — «Нет, не хочу». В реабилитационном центре он еще сидел. Для инвалидов есть такая «Индивидуальная программа реабилитации». Пока ему полагалось, и в центр мы ездили, и на дом к нему приходили...

— А потом?

— Как дали бессрочную инвалидность — сразу все закончилось. Положены ему были лишь катетеры и пеленки.

— Мы помним, как доносились в его комнатушку через окно голоса с улицы, перезвон трамваев. Думали, это непросто психологически. А Веня говорил: «Меня и не тянет туда».

— Да, не тянуло. Даже гулять не выходил.

— Трудно спускать лежачего с пятого этажа. Без лифта.

— Вот это как раз не проблема. Нам регулярно предлагали помощь. В России народ жалуется — но у нас для инвалидов предоставлено все!

— Да бросьте.

— Я же сама с этим столкнулась — потому и говорю. Надо сходить, передать данные. Моментально обеспечат всем. Есть специальная социальная служба, которая за счет государства установит в подъезде и пандусы, и подъемные платформы...

— Было бы желание — спускали бы Веню по этой лестнице?

— Конечно! Из социальной службы звонили постоянно: «Чем помочь? Мы приедем, все сделаем! Если надо, посидим с ним...» Система работает отлично. Не знаю, может, только в Москве?

— Убеждали его — что хорошо бы подышать воздухом?

— Веня сказал: «Нет, я выезжать не буду». Мы и в реабилитационном центре особо не гуляли. Когда в последний раз там были, на рентгенографии предупредили: идет окостенение позвоночника. Ничего сделать невозможно. Никакой массаж не поможет.

— Года три он ездил в этот центр?

— Два. На третий приезжали уже к нам. Бесплатно делали массаж и физиотерапию. Но в дальнейшем в этих процедурах не было смысла. Как-то домой друзья заехали, помогли его усадить. Фотографии остались — сидит в кресле.

— Но это не последнее время?

— Нет. В последнее даже не сгибался. Какую-то передачу снимали — наклоняли его. Чтобы хоть вид был сидящего человека.

Вениамин Мандрыкин.

Фото Александр Федоров, «СЭ»

Характер

— Характер менялся?

— Как у всех инвалидов. Характер у них своеобразный.

— В чем выражалось?

— Ну они такие... Не скажу «агрессивные «, но на близких вымещают что могут. А кому еще скажешь, что тебе плохо?

— Рядом вы да мама.

— Вот. Поэтому все срывы — на нас.

— Манипуляционные моменты?

— Наверное. Ты заперт в четырех стенах. Есть только телевизор и окно. Можешь уловить глазом какое-то движение деревьев. Кусочек неба. Даже с антидепрессантами это крайне тяжело! Срывы еще почему случаются?

— Почему?

— Вот очутились мы впервые в реабилитационном центре. Подъезжают ребята на колясках, разговаривают. Видят, что к Вене постоянно кто-то приходит с гостинцами. Усмехаются: «Ну подожди. Пройдет три года — все рассосутся...» Мы еще посмеялись с братом: «Да нет, такого быть не может».

— Прошло три года — и?

— Все так и вышло. Пустота! Когда ты здоровый — кажется, весь мир вокруг тебя крутится. Ты в обойме. А тут вдруг не нужен никому.

— Он был парень широкой души.

— Это да-а!

— До сих пор вспоминаем, как летом 2007-го Веня из-за травмы Акинфеева стал основным вратарем в ЦСКА. Мы делали интервью, он приехал в «Европейский» в белом костюме, на навороченном «Мерседесе», накрыл такой стол...

— На этом «Мерседесе» я езжу до сих пор. Уже старенький, 17 лет.

— Раритет.

— Пока не подводит. Первые года два после аварии я не садилась за руль. Побаивалась. Впрочем, у меня и времени тогда не было. 24 часа в сутки проводила с Веней — в реанимации, дома, в реабилитационных центрах...

— Потом страх ушел?

— Да. Села да поехала. А брат действительно никогда денег не жалел и не считал. Помогал всем. Такая натура.

— Говорил в интервью, что бывший одноклубник Кусов ему должен 35 тысяч долларов. Еще кто-то, еще.

— Да. Фамилии называть не буду. Но должны многие.

— Хоть кто-то отдал?

— Нет, конечно. Кусов вообще пропал куда-то. Никто не знает, где он.

— Все занимали, когда Веня был здоров?

— Да.

— Кто-то из старых товарищей помогал до последнего?

— Дима Егоров, исполнительный директор ЦСКА, постоянно был на связи. Если что-то надо — сразу откликался. Еще Володя Кисенков, с которым вместе играли в Нальчике. Вот он все время помогал! Наши-то сбережения подъелись быстро. Начался период, когда я света белого не видела. Работа, больной брат... Володя тогда здорово поддержал. В том числе финансово.

— Если человек превращается в лежачего, меняются вкусы. Получается полюбить то, чего терпеть не мог в обычной жизни. Мы поразились: Веня распробовал коньяк — причем строго трехзвездочный.

— Совершенно верно. Говорил: «Три звездочки — мягче». Это тоже уход от действительности, расслабление! Но в последние два года к коньяку не прикасался.

— Противопоказано не было?

— Им можно все. Что еще остается инвалидам, кроме крошечных радостей? Лишь телевизор целыми днями. Хочет рюмку коньяка — пусть! Десять сигарет в день. Больше ничего. Он даже двинуться не мог. Полная зависимость от людей, которые вокруг.

Вениамин Мандрыкин (в центре) с мамой Надеждой и сестрой Жанной.

Фото Александр Мартанов, архив «СЭ»

Тупик

— Маме сейчас сколько?

— 75.

— Отца вы с Веней потеряли рано?

— Умер в 1999-м, 62 года. Инфаркт. Папа как строитель ездил в Чечню, восстанавливали аэропорт. После этого начались проблемы с сердцем.

— Зацепил в Чечне боевые действия?

— Аэропорт отстраивали в промежутке между двумя войнами. Я думаю, смертей там насмотрелся. Война есть война. Но он особо не рассказывал...

— Брата вы тянули 12 лет. Сейчас вам легче не стало — через день маму возите на диализ?

— Не я — социальная служба! Мама уже четыре года в таком режиме. Свои почки не работают, ее привозят в клинику, очищают кровь. Каких только лекарств там нет! Всё за счет государства.

— Надо же.

— Да мы бы разорились давно, если бы сами оплачивали. Мне из-за границы пишут наши граждане, хотят приехать, пролечиться. Спрашивают, как все это пройти. Так одна процедура пару лет назад стоила 15 тысяч рублей! Вот посчитайте — мама ездит три раза в неделю. Сколько за нас государство уже заплатило?

— Вы — врач-гинеколог, это мы знаем. В какой клинике работаете?

— Я доцент кафедры акушерства и гинекологии в Пироговке. Преподаю там. Кандидат наук. А работаю в Первой Градской.

— 12 лет вы ухаживали за братом. Еще и по работе нагрузка колоссальная.

— Как оказалось, даже к такому привыкаешь. Человек уникальное существо — к чему угодно приспособится. Для меня эти 12 лет быстро пролетели. Просто слились в один длинный день.

— В вашей профессии всегда надо быть со свежим взглядом, ясной головой.

— Говорю же — привыкла. Вдобавок у нас, врачей, психология другая.

— Вы циничнее?

— Конечно. Все воспринимаем иначе. Оцениваем людей не по внешнему виду, не по одежде, а по болезням, которые носят с собой. Так что мне во многом проще.

— Никогда не казалось, что вы уже на грани? Нагрузка не по вам?

— Не было такого. Очень тяжело, когда ты не в силах помочь. Вот у Вени в последний год развивалась почечная недостаточность. Через какое-то время, если бы не умер, потребовался бы диализ. Но я-то понимала, что диализ ему невозможно сделать!

— Почему?

— Чтобы сделать, в вены вводят специальные катетеры. Поставить их ему в руки нереально. Если под ключицу, это максимум — на полгода. Вводить через брюшную полость? Тогда нужна операция. Но он из-под наркоза не выйдет.

— Ситуация тупиковая?

— В том-то и дело! Я ездила в Боткинскую, разговаривала с врачами, пытались хоть что-то придумать.

— Что предлагали?

— Только одно — диализ на дому. Но для этого требовалась операция. А про наркоз я вам сказала. Чтобы маме поставить диализные шунты, ее трижды оперировали!

— Веня знал, какое испытание ему предстоит?

— Он все знал!

— От вас?

— А от кого же?

— Не считали нужным скрывать?

— Ему же плохо, он понимает — что-то не то. Надо как-то объяснять — почему тебе плохо. Что за анализы стоит сдать. Все бумажки о здоровье он читал от корки до корки.

— Не утаишь?

— А смысл? Я считала, Веня должен понимать, что с ним происходит. Да и характер у меня такой, что скрывать не стану.

 

Фото из личного архива

Снегири

— Живете сейчас с мамой в той самой квартире?

— Да. Еще мой сын Георгий там же. Ему 21. Закончил колледж, теперь в армию собирается. Дожил бы Веня — был бы рад, хлопал в ладоши: племянник служить идет! Пока отсрочка — учится вождению, получает категорию С.

— Не боитесь, что в зону СВО пошлют?

— Нет-нет, он же срочник. В Министерстве обороны с этим четко.

— Когда собирались к вам, было ощущение, что войдем в квартиру и все равно Вениамин окажется в этой комнате...

— Мама в эту комнату даже не заходит. А я все оставила, как было при Вене. Только кровать отдала.

— Медали так и висят?

— Висят. Я вам фотографию пришлю. Вы знаете, что Веню в команде звали Снегирь?

— Да. Из-за красных щек.

— Верно. Когда все случилось, я нарисовала картину — два снегиря. Повесила над кроватью. Перед самой смертью Вени у меня был сон: будто веду его на кухню, подвожу к окну. Говорю: «Видишь, как там красиво...» Он смотрит — а на дереве два больших снегиря.

— Ох, Жанна. Бедный парень просто отмучился.

— Так и есть. Все при встрече об этом думают, но стесняются сказать. А я произношу сама: отмучился человек, отмучился! То, что с ним происходило — не жизнь, а сплошное страдание.

— Страшно на себя примерять такую судьбу.

— И не надо примерять. Никому не пожелаешь. А для родных какое испытание? Вот им тяжелее всего! Часто инвалиды хорохорятся: «Мы живем полной жизнью». Но это ведь не так. Уход для Вени стал облегчением. Ему там хорошо.

— Хорошо? Верите в эти вещи?

— Верю.

— Он как-то присутствует в вашей нынешней жизни?

— Нет. Зачем ему тут присутствовать? У Вени своя жизнь — там! Если снится — вокруг него все светлое. Это добрый знак. Ему там лучше, чем здесь.

— Снится вам?

— Маме не снится вообще. Мне — очень редко. И не инвалидом, а здоровым, юным. Он и сам рассказывал: «Во сне не бываю лежачим. Всегда хожу, в футбол играю...»

— Кому отдали его дорогущую реанимационную кровать?

— Я обратилась к Андрею Горшкову, руководителю фонда «Это Родина моя». Сразу ответ: «Мы с удовольствием заберем!» Приехали, загрузили целую машину. Отправили в больницу под Иваново, которую курируют. Туда же уехали противопролежневые матрасы. Еще осталось много лекарств. Их передали в зону СВО.