Это так необычно, когда в матче забивается восемь голов. Даже если в разные ворота. Это настолько необычно, что вопросов задается тьма – как же так вышло. Означает ли это, например, что на самом деле игра была не особенно хороша? Ведь каждый гол, по известной теории, есть ошибка.

Здесь ответ – друзья, желаю вам до конца дней смотреть увлекательные безошибочные матчи!

Есть масса конспирологических теорий. О ставках на диковинные результаты, на результативность конкретного футболиста. Ну, а иначе как вот объяснить, спросит любитель поломать голову над подобным, с чего это вдруг в уже сыгранном по сути матче – и два гола почему-то Голенды?

Тут версия. Ответ здесь не нужен, потому что ответ тоже сам по себе подозрителен. В общем, предлагаю вспомнить, что буквально через два дня со всей приличествующей скорбью во всем мире будет отмечаться годовщина успения Пауля Оберхаузенского, урожденного осьминогом, величайшего за последние годы популяризатора игры в ножной мяч. В память об осьминоге и был сыгран матч о восьми голах. На этом обзор теорий прекращается, и начинается рассказ. Жаловаться буду. Жизни не стало.

Еду я работать Лигу чемпионов на прошлой неделе, ЦСКА – «Трабзонспор». Что ни открой – читаю про армейцев вариации на тему разлада в команде, разочарования игроков в тренере Слуцком, неумении этого мягкотелого «тренера» управлять таким крепкодушным и штучным коллективом. О безволии читаю, о трусоватости. Вы и сами это читаете. Обсуждаете потом тут и там.

Потом ЦСКА выигрывает 3:0. Разгромом это, конечно, выглядит вполне формально, игра, если смотреть на её собственное развитие, вполне могла бы и ничьей закончиться, повернись дело самую малость иначе. И в конце очень простая сцена, для такого счета даже обыденная, когда команда идет аплодировать болельщикам.

Обыденная, но с деталью: тренер Слуцкий управляет этим процессом. Разворачивает чуть ли не руками Вагнера в нужную сторону, тоном вполне беспрекословным скликает к трибуне тех, кто уже тянется к раздевалке, больше озабоченный скорейшим и теплейшим душем после трудной игры.

Это видят все, и совершенно очевидно, что тренер-слабак, который на практике не управляет коллективом, себя так никогда не поведет – настойчиво и жестко. Он, скорее всего, остережется а) настойчиво скликать своих и б) лично подходить к трибуне – мало ли, что ему оттуда крикнут?

Но команда его слушает, Вагнер без особенного выражения на плюшевом лице идет в нужном направлении, и все вместе они приветствуют трибуну, а трибуна – их.

Это, конечно, не доказательство перельмановской силы, с которым обязательно смирится ершистый математический мирок. Но в таком деле, как взаимоотношения в коллективе, доказательств вообще не бывает, а бывают картинки. Это видят все; а доверие, и мы все это знаем, вызовет не это, не то, что на самом деле происходит вот прямо на наших глазах – а версии, версии, версии. Написанные, сказанные, перетертые, и все мы знаем, что в общем-то досуга для если речь идет о каментах, и тиража, заполнения площадей газетных ради. Так происходит подмена сути. Потому, что за картинкой вот тех 3:0 и последующих воплощенных эмоций мы видим захватывающий матч армейцев в Махачкале. Концертный матч, говоря прямо. Который впридачу ко всему ещё и начинается с пропущенного гола, начинается с эффектного, самую лишь малость сумбурного натиска соперника, да и сумбур-то в нем – от радости. Что вот она, игра, получается, а столько времени уже не шла…

И все мы знаем, что каменты – развлечение, а колонки знаменитых аналитиков – аттракционы. Но не верим своим глазам, а подхватываем тему ушами.

Было время, мне писал письма слепой болельщик. Пожилой человек, он уже много лет все хуже и хуже видел матч, и вот в конце концов вовсе видеть перестал – но тем не менее по каждому матчу у него было свое суждение, составленное по работе комментатора. Он жаловался на трудность, связанную с тем, что комментаторов появилось много новых, и те, о ком он знал ещё по зрячей жизни, как их слова соответствуют происходящему, уж не работают, а новым как верить – он не знает. И сразу после этого, сразу после рассказа о злополучной своей слепоте он тем не менее формулировал предельно категорично, опираясь вот на это самое, неизвестное. Он иначе не мог. Он был так устроен.

Ничего нового в таком устройстве нет. Даже слепота не новость. Просто в данном случае она была не метафорой, а реальностью для этого несчастного, лишенного отрады в жизни человека. Он умер, к сожалению. Впрочем, ему было основательно за семьдесят, а письма он наговаривал внуку.

Я постоянно думаю о том, кто лишает зрения других. Тех, кто вместо увлекательного процесса становления «Локомотива» склоняет чудачества Смородской. Кого интересует «Спартак» лишь в свете императива: Карпин тренер – или не тренер. Кто «знает» про Слуцкого, что он размазня. Кто любое не злобное слово об игре «Анжи» расценит как купленное, а любое критическое о «Динамо» – как завистливое.

Ну, и так далее.

Как было бы удобно, думаю я, если бы это был один злонамеренный злодей. Попросил бы я съездить по означенному адресу своего доброго знакомого Илью Муромца, и зажили б мы после этого визита светло и счастливо. Или обратился бы с мольбой к Паулю, туда, где он теперь обретается, и попросил предсказать этому кретину быструю и безболезненную аннигиляцию.

Вот только даже Илья Муромец реальнее такого злодея. Увы, злодея нет. Мы смотрим, но при этом не видим, по собственному почину.

Так проще.