Евгений Гинер — о том, как пересел с «Запорожца» на «Роллс-Ройс», про первую татуировку и первую кровь, о дружбе с Абрамовичем, джентльменском соглашении с Керимовым и несостоявшейся сделке с Махмудовым, а также о российских корнях Вагнера Лава

Евгений Гинер — президент и единоличный владелец футбольного клуба ЦСКА, который в этом сезоне сделал дубль, выиграв первенство страны и взяв Кубок. Но он командует не только в клубе, его слово звучит очень веско и в Российском футбольном союзе. Исполнительный комитет этой организации пестрит фамилиями известных банкиров и крупных предпринимателей, но и в их компании Гинер не тушуется. В конце концов, размерами личного капитала он может помериться со многими. При всем этом остается непубличной фигурой: на телеэкране старается не светиться, интервью дает крайне редко. Однако для «Итогов» сделал исключение. И неожиданно предстал не столько акулой бизнеса, сколько увлеченным и сентиментальным человеком.

— Евгений Леннорович, существуют два типа спортивных руководителей. Одни увлекаются спортом с детства, сами занимались в секции, ходили болеть на стадион. Другие пристрастились к спорту в солидном возрасте, зачастую став уже высокопоставленными чиновниками или бизнесменами. Вы к какой категории относитесь?

— Думаю, все-таки ко второй. В детстве я увлекался футболом, каждое утро бегал к газетному ларьку за «Советским спортом», прочитывал его от корки до корки. Поигрывал и сам, но на очень средненьком уровне. В родном Харькове я занимался в клубе «Маяк», потом перешел в «Металлист». Но все это было не слишком серьезно: сейчас понимаю, что лучше бы я подавал мячи (смеется). К тому же в то время местная плеяда игроков была очень сильной: Бессонов, Балтача, Каплун... Эти ребята старше меня всего на год-два, но играли совсем на другом уровне. Так что в футбол я все-таки пришел уже в зрелом, осознанном возрасте. В начале 90-х меня пригласили в Российский футбольный союз, где я начал курировать молодежную сборную: в 1993 году она вышла в финальную часть чемпионата мира в Австралии. Так я в футболе уже и остался.

— Президентом ЦСКА как стали?

— В 2001 году в клуб пришли новые акционеры. Когда они обратились за консультацией в Российский футбольный союз, тогдашние руководители этой организации Вячеслав Колосков и Александр Тукманов предложили им несколько кандидатур на пост президента. В том числе и мою. После обсуждения владельцы решили, что я им подхожу, и доверили мне клуб. Сначала на год, потом еще на несколько лет. А потом я выкупил акции ЦСКА и сам стал его хозяином.

— Ваше детство было небогатым. Мальчишкой мечтали разбогатеть?

— Как и любой человек, я хотел жить нормально, обеспечивать семью всем необходимым. Но навязчивой мечты разбогатеть не было. Да и потом, смотря что считать богатством... В мое время критерием состоятельности являлось наличие «Жигулей» или «Запорожца» и 2—3-комнатная квартира. Зарплаты-то тогда составляли 80—100 рублей в месяц. Моя мама умерла, когда мне было десять лет. А бабушка, меня воспитавшая, получала 45 рублей плюс 15 рублей пенсионных. Всего, значит, 60. Отец был начальником крупного строительного управления, его зарплата составляла рублей двести. Но он развелся с мамой, когда я был совсем маленьким.

Жили мы в коммуналке. Это был дореволюционный особняк, вилла бывшего владельца сахарного завода. На двух его этажах расселили семей тридцать, только в нашем крыле помещалось семь семей. Жили дружно, хотя склоки из-за неправильно поставленных кастрюль в общей кухне случались. В доме было два туалета на всех обитателей, плюс еще одна кабинка во дворе. Когда я пошел в детский сад, мама занимала очередь с раннего утра, чтобы я успел сделать все свои дела. Понятия «помыться» не существовало в принципе, поскольку ванная в доме отсутствовала. Малышей матери купали в тазике, ребят постарше в выходные водили в баню или в соседнюю гостиницу в душ. При этом к детям отношение было особое. Прибежишь из школы, мамы дома нет. Любой из соседей, ухватив тебя за ухо, мог завести на кухню, налить тарелку борща и накормить. Старушки во дворе следили за всеми детьми, не делая различий — свой или чужой. В том доме я жил до 12 лет, потом мы с бабушкой переехали. Нашим новым пристанищем стала трехкомнатная квартира, в которой проживала еще одна семья. У нас была комната, и две — у соседей. Такие условия считались очень комфортными, тем более в квартире имелись ванная и душ.

— Правда, что после смерти мамы вы вытатуировали у себя на руке литеру «М»?

— Это был наивный, детский поступок. Расковырял кожу иголкой, потом вывел букву чернилами. Со временем они оплыли, буква стала больше напоминать китайский иероглиф. Теперь-то я понимаю, что о близких людях нужно сохранять память в душе и сердце, а не делать пометки на руках. Сейчас многие делают наколки на теле в честь жен или подруг, это неправильно. Можно исписать все тело, но если не приходить на могилы близких, чтобы вспомнить их и поговорить, это превращается в показуху.

— Вы часто навещаете могилы родных?

— Часто. Мама была похоронена в Харькове, после смерти отца я перевез их в Москву и перезахоронил здесь. Отец прожил долгую жизнь, но он же ушел из семьи. Естественно, бабушка немного натравливала меня на него. Говорила, что мамы не стало в том числе и из-за этого... Мы с ним не общались очень долго, первый раз встретились, когда я уже оканчивал школу. Отец оказался прекрасным человеком, я его очень люблю. Он был трудоголиком, беспокоился о семье и обо мне. Да и люди его вспоминают очень по-доброму.

Знаете, я был уже солидным человеком, а бабушка мне все повторяла: «Вот я умру, и ты станешь взрослым». Я пожимал плечами, мол, как же, я и так взрослый. Понял эти слова, только когда ее — старейшего члена семьи — действительно не стало. Когда ты становишься самым старшим, главой рода, взрослеешь окончательно. А при живых родителях можно оставаться ребенком и в 70 лет. Какие бы они ни были — старые, больные, — можно приехать к ним и на время опять стать маленьким.

— Вы очень сентиментальны, похоже. Наверное, не раз навещали места, где выросли?

— Я и сына с дочерью возил в Харьков, мы заходили прямо в мою бывшую квартиру. Я даже хотел купить этот дом, сделать там больницу или что-нибудь в этом роде. Но в здании расположилась телефонная компания, пока решить этот вопрос не получается. При всем том я нахожусь в очень теплых отношениях и с мэром Харькова, и с губернатором области... Когда я впервые вернулся к родным пенатам, в душе возникло какое-то странное чувство. Знаете, как в фильме «Когда деревья были большими». Я рассказывал своим детям, какое высокое крыльцо стоит перед домом. Пришли, а там крошечное крылечко, почти приступочка. Ребята так до конца и не поняли, в каких условиях жил их отец. Для этого ведь мало просто увидеть. Нужно пожить хотя бы неделю: постоять в очереди в туалет, помыться в тазике.

— Еще надо было уметь постоять за себя во дворе.

— В детстве я был азартным спорщиком. Это качество, кстати, сохранилось во мне до сих пор. Или ты докажешь, что чего-то стоишь, или тебя будут гонять. Дрались до первой крови, лежачих не трогали. Часто сходились улица на улицу, район на район. Я даже в боксерскую секцию ходил. Шрам над левой бровью — это привет из детства. Бровь мне разбили на ринге. Но это не самое сильное повреждение, у меня есть и более серьезные шрамы. Когда папин приятель, чемпион страны по боксу, узнал, что я занимаюсь футболом, то отвесил подзатыльник и на следующий день отвел меня в «Трудовые резервы». Моим первым тренером был Игорь Ефимович Штернберг — очень сильный наставник. Но футбол я все-таки не бросил, параллельно с боксом продолжал гонять мяч.

— Какой главный урок вы вынесли из воспитания улицей?

— Не верь никому, смотри на людей через черные очки. Лучше ты ошибешься и потом извинишься, чем тебя обманут. Я также очень рано научился не ждать подарков от Деда Мороза, а добиваться всего сам. Наш дом располагался в самом центре Харькова, недалеко от сада Шевченко. Это был очень благополучный район, моими одноклассниками являлись дети работников обкома и горкома, сотрудников прокуратуры. Мы называли их мажорами, хотя среди них были чудесные ребята. Но, естественно, бабушка не могла на свои средства купить мне все то, что позволяли себе их родители. Тогда я и понял, что нужно пробиваться самому. Про меня в школе учителя говорили: «Мальчик хороший, но толку из него не будет. Ничего его не интересует». Я приходил в класс, наспех читал заданное, если вызывали — отвечал. А после окончания урока тут же забывал, о чем шла речь. Оценки у меня были хорошие, школу я окончил без троек. Но просто не понимал: зачем? Бабушка говорила, что дороги у меня всего две: одна — в вуз, другая — в тюрьму. Если выберу вторую, у бабушки есть таблеточка, которая завершит все ее страдания. И показывала какую-то белую пилюлю, как я теперь понимаю, обычный анальгин. В институт инженеров коммунального хозяйства я пошел только ради бабушки. В то время в голове были такие мысли: пойду работать в пункт рембыттехники, буду зарабатывать 300 рублей в месяц, плюс еще 200 под столом. Стану после окончания института инженером — годам к пятидесяти дорасту до начальника какого-нибудь строительства с окладом в двести рублей. Но институт я так и не окончил. Сейчас я иногда чувствую, что знаний мне не хватает. А тогда этого просто не понимал.

В октябре 1979-го меня призвали в армию. Я служил прямо в Харькове, в учебке связи. Полгода учился, потом остался в ней дослуживать. С дедовщиной не приходилось сталкиваться потому, что учебная часть стояла в городе. Ну представьте, если бы меня кто тронул, мне даже самому лезть в драку не надо было бы. Приехали бы ребята, разъяснили, кто тут хозяин. Ко всему прочему у меня в Харькове были хорошие связи. Практически с самого начала службы я выводил взводы на хозяйственные работы, за которые часть получала краску, доски и прочий дефицитный стройматериал для ремонта казарм. Естественно, это тоже влияло на мое положение.

В декабре 79-го были введены войска в Афганистан. Весь мой взвод написал заявления о переводе добровольцами. Мол, просим направить для выполнения интернационального долга. Я был в шоке: что мы там потеряли? Всегда был аполитичным человеком, и тогда, и сейчас. Но делать нечего, пришлось подписаться вместе со всеми. К счастью, командир части — очень грамотный был мужик — объяснил всем, что сначала надо выучиться. Так наша афганская эпопея и закончилась.

— Вы стали обладателем своего первого автомобиля едва ли не в 18 лет. «Запорожец», конечно, не самая престижная марка, но для того времени владеть собственной машиной все равно было очень круто. Как она попала к вам в руки?

— Могу только сказать, что не угнал. Я достал на велозаводе, где производились знаменитые харьковские велосипеды, банку бирюзово-перламутровой краски, выкрасил свою машину и гордо раскатывал на ней по всему городу. Друзья называли ее Старфайер в честь первого реактивного самолета-перехватчика, многих из них я научил ездить. Машина постоянно ломалась, мы все время перебирали двигатель, коробку. Поставили резину от третьей модели «Жигулей». Она, правда, не проходила по своим параметрам в крылья и цеплялась на поворотах. Зато как смотрелись колеса!

— Сколько автомобилей сейчас в вашем гараже?

— Штук пять или шесть — разные модели, включая спортивные. Есть «Роллс-Ройс Фантом», потрясающая машина! Но как марке я отдаю предпочтение «Мерседесам».

— Помните, когда заработали свой первый миллион долларов?

— Где-то в конце 1990 — начале 1991 года. У меня было несколько видов бизнеса. Приходилось, конечно, драться, чтобы тебя не съели, как котлету.

— Помимо всего прочего вы держали в Москве вещевые рынки — в «Лужниках», на территории спорткомплекса ЦСКА. Мне показалось, что вы не очень любите распространяться об этом. Неужели стесняетесь?

— Боже упаси, чего здесь стесняться? Это было становление страны, период накопления первичного капитала. Этап базарного бизнеса, который потом приобрел более цивилизованные формы. Сейчас по всей стране стоят торгово-развлекательные центры, я сам как раз новый строю. Тогда же люди одевались на вещевых развалах. Бутики Армани и Версаче в 1991-м были бредом, никто туда бы не пошел... При этом мы с партнерами никого не обманывали. Может быть, мой стартовый капитал не совсем белый и пушистый, но постыдных поступков я не совершал никогда. К нам приходили люди, арендовали павильоны и знали, что их не ограбят, деньги вымогать не будут, товар не пропадет. Больше того, многие поднялись именно на ярмарке в «Лужниках» и сейчас являются очень состоятельными бизнесменами, входят в список Forbes. Когда мы встречаемся, они жмут руку и говорят: «Спасибо, мы начинали у тебя еще тогда». Я никогда не делил людей, к примеру, на представителей власти и преступного мира. Есть человек — хороший или плохой, — и все. У меня много товарищей абсолютно во всех областях.

— С Романом Абрамовичем вы познакомились примерно в то время?

— Нет, Рому я узнал уже в конце 90-х, и футбол его тогда вообще не увлекал. Нас свели Алишер Усманов с Сергеем Ястржембским. С тех пор мы дружим и общаемся с Романом Аркадиевичем уже много лет. Равно как и с Алишером Бурхановичем. Я еще раз убедился, что настоящая дружба ярче всего проявляется в трудную минуту. Последний год получился непростым для команды, и Алишер Бурханович, не раздумывая, нам помог.

Я дружу с президентом «Зенита» Александром Дюковым, так же как и с владельцем «Анжи» Сулейманом Керимовым. Скажу вам честно, о наших командах мы практически не разговариваем. Беседы могут идти о российском футболе вообще или на сторонние темы. А вот так, чтобы мы обсуждали матч «Зенит» — ЦСКА или ЦСКА — «Анжи», — такого почти не бывает. С Дюковым и Керимовым мы договорились, что, если у меня появится интерес к кому-то из их игроков, я позвоню им напрямую. Если у них будет возможность, они отпустят. То же самое и в обратном случае. К самому футболисту или его агенту никто обращаться не будет, чтобы они потом не ходили к руководителям клуба и не ныли. Эта договоренность соблюдается очень четко, она выше всяких протоколов. Просто потому, что мы с большим уважением относимся друг к другу. Это не картель, это наши личные симпатии. Суть договора — мы не воруем игроков друг у друга. Он ведь почему возник? У наших клубов хорошие школы, но мы просто обречены подпитываться еще и футболистами со стороны. Существует и другой момент... Скажем, с владельцем «Спартака» Федуном мне договариваться не надо. Наши болельщики просто не воспримут, если кто-то из спартаковцев придет в ЦСКА, и наоборот. Это вытекает из давнего соперничества обоих клубов и традиций московского дерби. Столь обостренного восприятия «Зенита» или «Анжи» у армейских фанатов нет.

— В ноябре 2012 года прошло сообщение, что вы продали контрольный пакет акций клуба президенту Уральской горно-металлургической компании Искандеру Махмудову. Сейчас вы являетесь миноритарным акционером ЦСКА?

— Да, только все денег жду. Говорю Искандеру: «Ты же купил, плати!..» А он мне в ответ: «Да ты хоть скажи, что я купил?» (Смеется.) А если серьезно, мы оба узнали эту новость из средств массовой информации. Это полный бред.

— То есть вы по-прежнему остаетесь главным акционером ЦСКА?

— Да, главным и единственным.

— Но ведь бывают ситуации, когда интересы бизнеса у друзей-приятелей пересекаются. Например, они у вас пересеклись с Михаилом Прохоровым, когда вы занимались объединением двух хоккейных клубов ЦСКА.

— Никаких сложностей не возникло. Владельцем одного клуба являлся Михаил Прохоров, мы были собственниками второго. Тогдашний министр обороны Игорь Сергеев попросил нас решить эту ситуацию, поскольку двух хоккейных ЦСКА быть не может. Мы с Мишей встретились, буквально за двадцать минут уладили все вопросы, ударили по рукам и объединили клубы. Хотя вообще я очень жесткий переговорщик, иметь со мной дело тяжело. Но можно быть бескомпромиссным бизнесменом, а во время просмотра сентиментальных сцен в кино ронять слезы. Я запросто могу всплакнуть, когда на экране отец обнимает свою вновь обретенную дочь.

— Не в кино, а в жизни вы едва не потеряли сына Вадима, когда в 2005 году неизвестные совершили на него покушение...

— Тогда я осознал, насколько мне дорог сын. Своей дочери я даю много любви и тепла, а его держу в ежовых рукавицах. Просто потому, что Вадим — мужчина... Знаете, моя бабушка часто повторяла: «Счастье родителей в том, чтобы никогда не пережить собственных детей». В тот момент я понял всю глубину и справедливость ее слов. Господь не забрал сына только потому, что он был как новорожденный. Чистейший мальчик. Я знаю, почему произошло покушение, для себя выяснил, что и как, но месть — штука неблагодарная. Есть Господь Бог, который раздаст всем сестрам по серьгам.

— Вы религиозный человек?

— Я религиозен в своем сердце. Хотя в церковь хожу и свечки ставлю. Знаком с несколькими очень хорошими православными отцами — это по-настоящему Божьи люди. Хотя знаю и других. Но к этому нужно относиться спокойно, грешны все. Церковь — это просто дом, куда можно прийти в гости к Богу. У меня есть два близких человека из этого мира: отец Алексий из церкви на Никитской и отец Стефан из Успенского храма в Троице-Лыкове. С ними я многим делюсь, они мне разъясняют определенные вещи. Могу им доверять полностью: они возьмут на себя даже мои грехи и будут их отмаливать.

В церковь меня привело стечение жизненных обстоятельств. Я никогда не ходил к Богу с конкретной целью, например, чтобы попросить у него что-нибудь. Недавно, кстати, стал свидетелем курьезной сценки. Женщина вошла в церковь и спрашивает у матушки, которая продает свечки: «А чтобы выиграть дело в суде, кому надо свечку поставить?» Таким потребительским отношением к Господу я никогда не отличался. И свечки за победу в футбольном матче тоже не ставил. Можно попросить Всевышнего, чтобы он дал ребятам удачи. А просить победы — неправильно. Это же работа, ее просто нужно делать хорошо. Иначе получается, выигрывать будет тот, кто чаще ходит в церковь или убедительнее просит.

— Рассказывают, что однажды вы собирались уволить с поста главного тренера ЦСКА Павла Садырина, но изменили свое решение, узнав о его неизлечимой болезни?

— Я никогда не хотел уволить Садырина. Зная, что он болен, отправил его лечиться в Мюнхен. Немецкие врачи провели курс процедур и вынесли вердикт. Если пациент будет жить в санаторно-курортных условиях, они могут гарантировать ему пять — семь лет жизни. Если продолжит тренировать — сгорит за полгода. Я сел с Пашей, поговорил, он взял сутки на раздумья. На следующий день пришел и сказал, что умрет без футбольного поля. Наверное, нужно было проявить жесткость: уволить его и заставить жить в санатории. Но я слишком любил и уважал этого человека...

— Жена Садырина рассказывала: незадолго до смерти супруга вы подарили ему шикарную машину, объяснив, что клуб получил несколько автомобилей от спонсоров. Потом выяснилось, что спонсоры никаких машин не выделяли. Получается, купили ее на собственные деньги?

— Я предпочитаю не выставлять свои поступки на всеобщее обозрение. Есть люди, которые любят рассказывать, как они восстанавливают храмы и содержат детдома. Я не из их числа. К сожалению, мне приходится появляться в обществе, давать интервью, иначе люди могут подумать, что я пренебрегаю ими. Но для меня это тяжело. Дома на диванчике я получаю гораздо больше удовольствия, чем на светском рауте. К чему это? Если вам рассказывали — наверное, это правда.

— Раз уж заговорили о тренерах. Был период, когда в ЦСКА активно менялись зарубежные специалисты — Артур Жорже, Зико, Хуанде Рамос. Сейчас клуб переболел этим увлечением?

— Да нет, так сложились обстоятельства. Когда я приглашал Артура Жорже, то просто не знал, что он перенес тяжелую операцию. Португалец работал, как некоторые футболисты играют, — так, знаете, для аппетита. Меня такой подход не устраивал. Тем более в 2004-м наши игроки были еще не столь профессиональны, как сейчас. Прийти на тренировку, отработать полтора часа и уйти домой тогда было мало, с ними нужно было проводить больше времени. Поэтому я и принял решение расстаться.

Что касается Зико... Когда он играл, его называли Белый Пеле, и это прозвище объясняет все. Мое отношение к этому человеку строилось не на оценке его тренерских способностей, а на магии его имени. К сожалению, наставником он оказался весьма средненьким. Во всяком случае по меркам топ-клуба, который ставит перед собой очень серьезные цели. Вот кто действительно великий тренер — так это Хуанде Рамос. Но как раз на время его работы в ЦСКА пришелся экономический кризис, я просто не потянул все разом. Рамос просил купить определенных игроков, мне пришлось сказать, что мы их не можем себе позволить. Нужно было спасать бизнес, иначе пропало бы и то, и это. В итоге мы по-дружески договорились расстаться. Я порекомендовал испанца президенту днепропетровского «Днепра» Игорю Коломойскому. По моей информации, там им очень довольны.

У нынешнего наставника команды Леонида Слуцкого до ЦСКА не было опыта работы в топ-клубах. На этом уровне люди просто выполняют поставленные задачи, их редко связывает такая дружба, как в провинциальных командах. Слуцкий сначала это не очень понимал. Много говорят, что он не кричит на игроков, но я не вижу в этом недостатка. Если тренер может донести свою мысль до подопечных без крика, зачем орать? Хотя когда надо, он может повысить голос... Да и затрещину дать у него здоровья хватит. В буквальном смысле. Не знаю, сколько Слуцкому еще отмерено в ЦСКА, но сегодня он уже может работать с серьезными клубами. Я имею в виду западные, менять нашу команду, к примеру, на «Зенит» ему смысла нет. Говоря по-спортивному, сейчас Леонид Викторович оброс мышцами.

— Смотрю на вашу сигару и вспоминаю недавнее интервью с Валерием Газзаевым. Это вы пристрастили своего бывшего тренера к табачной продукции такого рода?

— В данном случае слово «пристрастил» не очень правильное. Валерий Георгиевич много курил, потом решил отказаться от сигарет. Вот я ему и посоветовал такой способ. Я сам не сразу пришел к сигарам, долго пробовал их на вкус. В своей жизни я не выкурил ни одной сигареты, даже затягиваться не умею. Но сигары — это совсем другое. Сейчас я очень хорошо разбираюсь в них, можете мне поверить. Читал специальную литературу, знаю, где какой табачный лист собирают. В общем, являюсь настоящим знатоком.

Знаете, у меня был такой случай. Один хороший товарищ пригласил меня во Франции в ресторан. Он отлично разбирается в винах, долго изучал их. Подходит сомелье, приятель делает заказ. Такой-то сорт с левого берега Луары, урожай такого-то года, столько-то лет выдержки. Сомелье внимательно выслушал, потом спрашивает: «Какой сыр вам к этому вину принести?» И тут приятель бледнеет, сыры-то он не изучал. Я это к тому, что каждый предмет нужно знать в комплексе. Я, например, хорошо представляю, какой будет вкус, если соединить определенный сорт сигар и вина. А напускать вид, корчить из себя Черчилля или Фиделя Кастро мне как-то неинтересно. От сигары нужно получать удовольствие. Хотя, бывает, курить мне не хочется — и довольно долго.

— У вас очень хорошие отношения с целым рядом западных футбольных менеджеров. Понадобилось много времени, чтобы стать среди европейской элиты своим?

— Это вопрос не времени, а людей. Готовы ли они сблизиться и дружить или считают себя небожителями, а нас — лапотниками. Когда я пришел в комитет по проведению клубных соревнований УЕФА, а потом в исполком Ассоциации европейских клубов (ECA), со всеми коллегами у меня установились шикарные отношения. Не случайно осенью прошлого года исполком ECA прошел в Москве. Знаю, некоторые коллеги опасались ехать в нашу страну, мы дважды переносили заседание. Но в итоге все остались очень довольны и теперь просят сделать такие встречи ежегодными. Среди руководителей ведущих европейских клубов у меня есть не просто близкие коллеги, а друзья. Президент «Барселоны» Сандро Росель, председатель правления «Баварии» Карл-Хайнц Румменигге, спортивный директор «Милана» Умберто Гандини — это люди, с которыми я нахожусь в постоянном контакте вне зависимости, будет ли в ближайшем будущем матч между нашими командами или нет.

— Что больше сказалось на укреплении репутации ЦСКА: победа клуба в Кубке УЕФА или целый ряд успешных трансферов, когда вы брали молодых игроков из-за рубежа, доводили их до высокого уровня и потом продавали с большой прибылью?

— Победа в Кубке УЕФА дала понимание, что российский футбол развивается. До этого у нас ведь очень долго не было никаких побед — ни на уровне клубов, ни на уровне сборной. Европейские гранды поняли, что мы тоже можем играть в футбол, и признали ЦСКА своим. А вот удачные трансферы на нашу репутацию никак не повлияли. Западные клубы такие сделки проворачивают десятками.

— Слежу за перемещениями по планете нападающего Вагнера Лава и просто поражаюсь. Заскучал он в ЦСКА, вы отпустили его в аренду в родную Бразилию. Стало скучно ему дома — снова выкупили у бразильского клуба. Чего в этих трансферах больше: прагматических соображений или человеческих эмоций?

— То, что Вагнер сейчас в ЦСКА, — это прагматизм. А вот то, что я отпустил его в Бразилию, — это наши с ним личные отношения. Вагнер приехал в Россию мальчишечкой, совсем еще ребенком. Никого рядом с ним не было, и он прирос ко мне, как родной. Когда ему стало совсем тяжело и он запросился домой, я представил себя на его месте. Каково было бы мне в чужой стране, в полном одиночестве? Представил — и отпустил. Вагнер только не учел, что за семь лет, проведенных в нашей стране, он стал немножечко русским. Дом у него уже в Москве, и даже родная земля и родной язык не могут перевесить этот факт. Я совсем не уверен, что, закончив карьеру, он вернется на родину. Мы с ним говорили на эту тему перед отъездом, и я ему высказал свое мнение. Когда Вагнер вернулся, то развел руками: «Папа, и чего я тебя не послушал?» «Это потому, — ответил я, — что каждый должен сам пройти свой путь».

— Бразилец называет вас папой?

— Да, и относится как к отцу. Приходит и говорит на все темы, вплоть до самых интимных, которые обычно обсуждают только в семье. Да и с другими игроками у меня очень доверительные отношения. Может, не как у отца с сыновьями, но как у дяди с племянниками — точно (смеется).

— Вратарь Игорь Акинфеев начал выступать за ЦСКА в очень раннем возрасте и, судя по всему, здесь же может закончить свою карьеру. Как президент клуба вы наверняка этому рады. А как названый дядя?

— Зачем ему что-то менять? Просто чтобы попробовать? Пробовать надо разные сорта колбасы или сыра. Если поступит предложение от топ-клуба, интересное для самого Игоря и для нас, имеет смысл подумать на эту тему. И то — если играть, не сидеть на скамейке запасных. А ехать даже на первые роли в хорошую лигу, но клуб ниже уровнем, чем ЦСКА, смысла нет. Игорь имеет право поступить, как сочтет нужным, но я посоветую ему этого не делать. Сейчас у него есть шанс играть в Лиге чемпионов, он выступает за сборную страны... За границей наши футболисты и так часто бывают. Сейчас же не советские времена, когда выехать на отдых в Болгарию считалось большим счастьем.

— А раньше некоторые даже сбегали.

— В жизни может быть всякое, ошибаются все. Многим памятен побег из ЦСКА в НХЛ Николая Жердева. Мальчик сделал ошибку, сейчас он вернулся в Россию, играет. Он потерял время, но, обжегшись, надеюсь, сделал определенные выводы. Я тогда отказался идти в арбитраж. Зачем ломать парню жизнь? Запрещать, не пускать — это все глупо. Запретный плод сладок, он всегда будет манить. А что касается бизнеса... Понимаете, деньги не могут стоять во главе угла. Они дают человеку дополнительную свободу — позволяют купить еще один костюм, отправиться с семьей на отдых. Но становиться Плюшкиным и зарабатывать деньги ради денег — это неправильно. Ломать ради них чью-то жизнь — и подавно, эти деньги никогда не пойдут в плюс. Мало того, они пропадут так же, как и пришли.

После той ситуации я не встречался с Николаем Жердевым. Точно так же, как не виделся и с Ромой Широковым, выступающим сейчас в «Зените». Прекрасный футболист, он по своей природе армеец, его сердце должно быть здесь. Но случилось так, что он сейчас не в нашем клубе... Однако даже если мы и встретимся, корить их я не буду. Какой в этом смысл? Каждый должен набить шишки, иначе ничему не научится.

— В последнее время появились существенные подвижки в вопросе строительства армейского стадиона. Есть уверенность, что к концу 2014 года он будет готов?

— Он будет готов, это точно. Но вот случится это в конце 2014 года или в начале 2015-го — никто со стопроцентной гарантией сказать вам не сможет. Во всех договорах обозначен первый срок, однако я слишком хорошо знаю строителей... И папа, и дед у меня были представителями этой профессии, но скажу честно: строителей я не люблю. И обещаниям ни одного из них я не верю. Хотя сейчас строительная компания у нас хорошая, обижать ее грех.

— В прессе промелькнуло название будущего объекта — «ВЭБ-арена». Оно уже продано?

— С Внешэкономбанком у нас существуют конкретные договоренности. Просто пока мы занимались кредитом и прочими вопросами, сесть за стол переговоров и обсудить финансовую сторону дела было недосуг. Однако и желание, и понимание вопроса у обеих сторон есть.

— Руководители «Спартака» уже заявили, что название своего стадиона они продают на шестилетний срок за 1 миллиард 208 миллионов рублей. Ваш доход от продажи названия будет сопоставим?

— Сколько это получается, 40 миллионов долларов? У нас будет гораздо больше; во всяком случае мы поборемся за это. Кроме того, я считаю, что в продаже названия на шесть лет нет никакого смысла. Мы вели переговоры с компанией Budweiser, которая хотела на несколько лет дать нашему стадиону имя «Bud-арена». Это было еще в 2003-м, они предлагали не то 30, не то 40 миллионов. Штука в том, что такие стадионы получают название не на ограниченный срок, а навсегда. За несколько лет активного использования имя просто прирастает к арене. Получается, после истечения договора — не важно, на 6-й, 11-й или 21-й год — я отдаю спонсору название бесплатно.

— Выходит, договор должен быть бессрочным?

— На Западе такие контракты составляются по следующему принципу: на первые 15—20 лет название продается, и за него платят большие деньги. А потом компания-спонсор выплачивает на несколько порядков меньшие суммы. Просто за рекламу, поддержку бренда. Вот и мы собираемся действовать по этой схеме.

— Недавно вы возглавили финансовый комитет Российского футбольного союза. Зачем вам это надо, особенно с учетом вашей занятости?

— Все произошло абсолютно спонтанно. На одном из последних исполкомов РФС мы обсуждали финансовый отчет за минувший год и бюджет на год нынешний, когда Петр Авен сказал: «Тебе нужно возглавить финансовый комитет». Я пытался отказаться, но его поддержал Владимир Якунин. В итоге я взвесил все за и против и согласился. Да, времени не хватает, но ведь можно наладить процесс, запустить систему, которая будет контролировать все расходы РФС, а через год уступить место другому. Должностей себе по жизни я не ищу.

— На заседании исполкома вы заявили, что имеете вид на жительство в другой стране, в то время как регламент РФС не допускает этого для руководителей организации...

— ...Нет, было не так. Футбольный союз решил изменить свой устав таким образом, чтобы человек с двойным гражданством, без гражданства или с видом на жительство в другой стране не имел права входить в руководящие органы РФС. У моей жены, дочери, внучек есть немецкое гражданство. Я — гражданин Российской Федерации, плачу здесь налоги. Но чтобы избежать ненужных формальностей с получением визы, оформил себе вид на жительство. Мог бы и гражданство, как возвращенец: у меня дед с бабкой — немцы, и фамилия через две «н» писалась. Но не хочу, мне это не нужно. Я сразу сказал: вид на жительство сдавать не буду. Если считаете, что отечественному футболу Гинер не нужен, — лучше выйду из руководящего состава РФС. В итоге все возмутились, и предложение было снято с повестки дня.

— Вы не готовы пожертвовать видом на жительство ни при каких условиях?

— Только если вдруг выяснится, что российским гражданам запрещено его иметь в принципе. Или ты его сдаешь, или уезжаешь. Покинуть Россию я никогда не смогу, здесь мой дом. Эта страна дала мне все, превратив мальчишку из бедной семьи в того, кем я сегодня являюсь.