Алексей Трипутень – игрок газзаевского ЦСКА и человек сложной судьбы – дает большое интервью Юрию Дудю.

Футболист Алексей Трипутень приобрел федеральную известность в августе 2002 года. Валерий Газзаев сменил на посту главного тренера сборной России Олега Романцева и, очевидно, уже тогда испытывая слабость к масштабным проектам, первым делом обнародовал список из 59 (!) кандидатов на попадание в сборную. Помимо тех, кто давно за нее играл, в списке были самые неожиданные фамилии – от Микадзе и Дубинского до Тлисова и Пиюка. В число 59 кандидатов попал и 20-летний полузащитник Трипутень, к тому моменту отыгравший во взрослом футболе всего полтора десятка матчей.

Довольно скоро Трипутень пропал с радаров и находился в подполье вплоть до 2006 года. Тогда про него вышел большой материал в журнале PROспорт, а сам Трипутень стал нашим коллегой, устроившись в спортивную редакцию «Маяка». В позарошлом году Трипутень оставил журналистику и снова пропал.

Юрий Дудь нашел его на Балканах и обстоятельно поговорил.

«Список 59»: что с ними стало 10 лет спустя?

_{Алексей Трипутень и трое его детей}

– Где вы сейчас находитесь?

– Недалеко от Будвы. Уже полтора года, как я живу в Черногории. Воспитываю детей, провожу много времени с женой – наконец-то, стал видеть их чаще, чем своих коллег по работе. Ну и работаю. Открыл туристическую фирму, которая, помимо организации стандартного отдыха, проводит сборы для самых разных команд. Черногория очень маленькая, но очень спортивная: тут полно залов, бассейнов, баскетбол на неплохом уровне, а гандбол – на отличном. Сюда приезжают и молодежные команды, и профессиональные – волейбольное «Динамо», женский футбольный клуб «Россиянка» были в Будве уже несколько раз.

Кроме этого, на меня вышли местные агенты, мы стали работать с местными футболистами – трудоустраиваем. Пока и агентский, и туристический бизнес на начальной стадии, но буду рад, если получится.

– С чего вдруг вы решили уехать из России?

– Я давно посматривал за границу, но не мог сформулировать, чего именно я хочу: уехать надолго или просто продлить свой двухнедельный отдых. Мы долго думали и для начала решили выбрать место. Приехали в Черногорию – нам очень понравилось. За свою жизнь я во многих местах побывал, но в эту страну влюбился с первого взгляда. Страна маленькая, но все есть. В море можешь купаться восемь месяцев в году. Зимой в горах снега по колено, всего полчаса езды и можешь кататься, сколько захочешь.

В Москве у детей были проблемы со здоровьем: плохая экология, не самые лучшие продукты, аллергия и все остальное, что из этого вытекает. Мы стали думать, где им лучше проводить первые годы жизни. Плюс в Москве половину дня съедали пробки, детей я практически не видел. С утра я уезжал на работу, жена – тоже. По ходу дня мы созванивались, решали, кто забирает их из сада. В итоге кто-то обязательно задерживался, забирали ребенка последним из группы, ссорились…

Продали в Москве участок, машину и купили здесь квартиру. Мои родители поначалу были против, но я их убедил: это не на всю жизнь. Это на какое-то количество лет.

– Черногорцы считаются самой ленивой нацией Европы. «Зачем нам стул рядом с кроватью? – говорят они сами про себя. – Чтобы отдохнуть после сна».

– Это так. Но тут надо пожить, чтобы это понять. Это не их вина, тут просто по-другому не получается. Солнце, море, отсутствие больших заводов и предприятий – только мелкий бизнес, семейные кафе и магазины. Хотя многих такая жизнь утомляет – каждый второй хочет попробовать свои силы в другой стране. Скажем, когда местные узнают, что я из России, сразу подбивают клинья: а как можно уехать? Москва для них это такое Эльдорадо, где можно ничего не делать, пить кофе, а сверху на тебя будут капать деньги.

– Сколько нужно денег, чтобы чувствовать себя хорошо в Черногории?

– Здесь нормальные цены на продукты. Да, бензин дорогой, зато расстояния небольшие. Если ты не снимаешь квартиру и не платишь налоги за фирму, в месяц нужно 1000-1500 евро на семью из 4-5 человек. Думаю, это меньше того, что мы тратили в Москве.

* * *

– Хорошо помните день, когда с футболом вам пришлось закончить?

– Конечно – это день моей травмы. 23 февраля 2004 года, столкновение, неудачное приземление. Я получал достаточно травм еще в юношеском футболе: и ногу ломал, и голеностоп. Но после того приземления я понял, что такой травмы еще не было: нога была вывернута, боль жуткая. Сразу стало ясно: с коленом что-то серьезное.

Я тогда был игроком ЦСКА, а Дмитрий Кузнецов принимал белгородский «Салют» и пригласил меня поддерживать форму. Мы поехали в соседний город Курск на контрольный матч. Вроде товарищеская игра, но дерби – страсти накалялись прилично, и в одном из столкновений я получил эту травму.

Там еще наложило отпечаток мое эмоциональное состояние: на Рождество у меня сломался крестик, причем таким образом, что у Христа были сломаны именно колени. Для меня это было большим потрясением – я до сих пор помню, как у меня перехватило дыхание, когда я это увидел. Так что эту травму я, можно сказать, ждал. Когда приземлился там, в Курске, в голове щелкнуло: наверное, это все, дело близится к концу.

– Вам же потом целую вечность ставили диагноз, верно?

– Его не могли поставить около полугода. Колено было надутое, нужно было что-то делать – или операция, или лечить консервативно. Я делал кучу снимков, меня смотрело 4 или 5 врачей, причем все – с именем, заведующие хирургическими отделениями. Это мистика: один снимок, а разные врачи читали его совершенно по-разному. Один говорит: «Ты полностью здоров! Вот одна связка, вот другая». Второй говорит: «Так вот же у тебя передняя порвана!» Третий: «Это мениск!»

В итоге затянули и правильный диагноз мне поставили только в Германии. Я никого не виню, это давно переболело. Тем более, я вынес из этого правильные уроки. Я доволен тем, что это произошло.

– Довольны? Как это?

– У меня с детства все было для футбола. Когда я учился в школе, на дорогу из Кубинки на «Торпедо» и обратно я тратил четыре часа – иногда уроки делал в электричке, иногда оценки мне подрисовывали, потому что понимали: у человека футбол. Институт мне сделал «Торпедо-ЗИЛ», преподаватели относились снисходительно. Армия тоже прошла мимо меня, потому что попал в ЦСКА. В итоге было полное ощущение, что дальше будет точно так же – легко и непринужденно. И тут все в один день закончилось. Это помогло мне все переосмыслить и понять, что жизнь вообще-то жесткая штука и в ней надо работать на себя.

Если спросить молодых игроков, чего они хотят от жизни, 90 процентов скажет: «Хочу славы и богатства». Нам с детства тоже говорили: «Отказывайтесь от всего, тренируйтесь – слава и деньги будут». Сейчас мне кажется, что нужно стремиться не к этому. Не грешно быть богатым и знаменитым. Грешно подчинить себя всему этому. А именно в такой атмосфере воспитывались и мы, и нынешняя молодежь. Так что я считаю, что в каком-то смысле мне удалось спастись.

– По-вашему, оставаться нормальным в этой среде невозможно? Ваш друг Василий Березуцкий вполне адекватный человек – хоть и получает около 2 млн евро в год.

– Конечно, можно. Но гораздо сложнее, чем когда ты находишься в другой атмосфере. А Березуцкие – отличный пример. Они никогда не стремились к тому, чего в итоге добились – и славы, и денег. Это пришло к ним само собой, потому что, кроме футбола, для них ничего не существовало. Я никогда не слышал, чтобы они интересовались суммой контракта, наглели, выбивали деньги. Они играют в футбол и получают удовольствие, а все остальное просто идет рядом. Но таких примеров немного.

_{2001 год. Василий Березуцкий (с мячом) – основной защитник «Торпедо-ЗИЛ»}

* * *

– В 2002 году вы перешли в ЦСКА. Как это оказалось возможным?

– «Торпедо-ЗИЛ» тренировал Евгений Кучеревский. До окончания чемпионата-2001 оставалась пару матчей, был риск вылететь в первую лигу. А дубль ЗИЛа шел на первом месте в молодежном турнире. Кучеревский принял радикальное решение: некоторых игроков основы отправил в дубль, а дублеров – в основу. Мы не ударили в грязь лицом: обыграли «Анжи» и «Аланию» и остались в премьер-лиге. После этих матчей мне позвонил президент клуба Сахаров – позвонил впервые, раньше он никогда не выходил на связь таким образом. Он спросил: «Хочешь перейти в ЦСКА?» У меня были смешанные чувства: всегда была мечта попасть в основу «Торпедо», а тут зовут в ЦСКА.

Я согласился и поехал в офис ЦСКА. Помню, что подписывал контракт, вообще не интересуясь, на сколько лет и какая в нем стоит сумма.

– Когда заглянули в контракт, поняли, что стали богатым человеком?

– Ну, таких денег у меня, конечно, никогда до этого не было. Но на тот момент я уже был знаком со своей будущей женой и у нас были планы на жизнь. Мы понимали, например, что нам нужно место, где жить. Контракт с ЦСКА позволял эти планы реализовать, но как только мы заработали на квартиру, я получил травму. Так что побыть богатым я не успел.

Зарплата была 5 тысяч долларов. Еще были подъемные – или 50 тысяч долларов, или двухкомнатная квартира в новостройке. Мы взяли деньгами, потом еще были премиальные за победу в Кубке России, за матчи в чемпионате – к концу года как раз набралось на квартиру. Я вообще сколько себя помню, всегда мечтал об отдельном жилье. С 17 лет я жил в ЗИЛовской гостинице и как раз тогда начал встречаться с Катей. Помню, как нас шугали: посещение было только до 8 часов, а хотелось побыть вместе подольше. Она делала вид, что со мной прощается. Потом я ждал, когда отвлечется охранник, – она пробегала мимо ко мне. Он был не дурак, дожидался нас с утра: «Ребята, кого вы тут дурите? Я сижу здесь уже третий десяток лет!» Романтика.

– «Торпедо-ЗИЛ» получил за вас хорошие деньги?

– Мы переходили туда втроем: Вася Березуцкий, Игорь Пиюк и я. Мне самому всегда было любопытно, сколько мы принесли родному клубу. Но позже я узнал такую версию: нас купили в обмен на косметический ремонт стадиона Стрельцова. Как раз после нашего трансфера там отремонтировали раздевалки и покрасили фасад арены. В ЦСКА надо мной потом прикалывались: тебя купили за пару банок краски.

– В ЦСКА вы отыграли десяток матчей – и все. Почему?

– Возможно, по своему физическому состоянию я не был готов для взрослого футбола. В юношеском футболе здоровья хватало, во взрослом – нет. У Газзаева были очень тяжелые сборы – я тогда, правда, не понимал, что это особенный случай, у большинства других тренеров они полегче. Кого-то из игроков ЦСКА на этих сборах тошнило, кто-то получал травмы, кто-то делал вид, что получил травму – потому что понимал, что не выдержит. Те тренировки дали мне понять: может, я и протяну в таком режиме год-два, но вряд ли больше.

Но сборы я провел хорошо – Валерий Георгич рассчитывал на меня как на игрока первой команды. Я выходил, но не справлялся с задачами. Молодой – не был готов эмоционально. К тому же меня всегда отличала импровизация – пас необычный отдать, еще что-то придумать. А тут я был сконцентрирован на четком выполнении задачи и очень себя в этом ограничивал. Уже в середине чемпионата я потерял место в составе, но еще не понимал, что второго шанса в ЦСКА не дают. Постепенно перестал попадать даже в заявку и закончил сезон в глубоком запасе.

ЦСКА тогда играл 3-5-2 с двумя инсайдами, одним из них был я. Всю жизнь мне давали волю, я был свободным художником. А в ЦСКА у меня были четкие задачи обязанности – Валерий Георгич на макете рисовал круг моих обязанностей: это был овал от штрафной до штрафной, от кромки до середины поля. Я как ужаленный по этому овалу носился и за пределы этого старался не бегать, как будто он был натянут колючей проволокой.

_{2002 год. Алексей Триуптень и капитан того ЦСКА Вячеслав Даев}

– Тот футбол ЦСКА называли конским. Сейчас вы понимаете – почему?

– Да. Это была машина, где каждый четко выполнял роль, где все игроки были взаимозаменяемы. Защитники – пас либо ближнему, либо диагональ на Попова. Четко наработанные забегания, подборы, прессинг. Я очень уважаю Газзаева, но лично мне такой футбол не приносил удовольствия. Удовольствие там можно было получить только от результата.

Я воспитывался на другом. У нас в дубле был тренером Вадим Никонов – там совсем другая психология. Про прессинг он говорил: «Не надо на них нападать, они сами к вам придут». Еще он отучивал нас от того, чтобы бить по мячу подъемом: «Все – только щекой!» На тренировке бывают моменты, когда тебе сама природа говорит лупить подъемом. Он в таких случаях останавливал тренировку и отправлял провинившегося бегать по кругу. В итоге мы довели это до автоматизма: бежишь, замахиваешься до ушей, но кладешь точно в угол щекой – вратарь бессилен. Ну и вообще в том «Торпедо-ЗИЛ» мы играли так, что это очень походило на спартаковский футбол середины 90-х.

* * *

– Самый запоминающийся разговор с Валерием Газзаевым?

– Он не был связан с футболом. Мы были на сборах в Голландии. И так вышло, что я там попал в тюрьму.

Вечером после тренировки мы с еще одним игроком пошли играть в боулинг. Рядом были местные ребята – пять человек. Мы им почему-то не понравились, они сначала просто над нами смеялись, потом стали подходить к нашим мониторам, вместо наших фамилий писать всякие ругательства – в общем, шли на конфликт. Мы предложили выйти – поговорить.

В общем, так сложилось, что этих голландцев мы победили – причем нам это было сделать гораздо проще, чем Аршавину и его команде в 2008 году. Повздорили, поговорили, разошлись и забыли – у нас ведь такой менталитет; мы вернулись в отель и на утро уже об этой истории забыли. И вот представьте: пятизвездочная гостиница, завтрак, все спокойно кушают. Неожиданно открывается дверь, влетает полицейский наряд, кто-то показывает на нас пальцем, меня и приятеля по команде скручивают, надевают наручники и увозят в участок.

Все было серьезно: адвокаты, допросы, одиночная камера. Время остановилось, я даже не понял, сколько мы там просидели – сутки, двое. Мой приятель даже объявил голодовку, бил по решетке миской в знак протеста. Я наоборот до сих пор помню, чем кормили: гречка, мясо с подливой, компот – все очень вкусно. Да-да, именно гречка – ее даже в Черногории не найти, не представляю, откуда она была в Голландии.

– Как вас оттуда вытащили?

– Насколько я понимаю, при активном участии Газзаева. Когда нас освободили, с ним был разговор. Он подробно меня выслушал, я смог объяснить, что наша вина – в том, что мы стали применять силу, но оскорбления были уже очень серьезными. Он не стал применять дисциплинарных мер. Как я понял, при всем том, что ситуация была довольно стремной и мы его, конечно, подвели, он понимал: в такой ситуации сам повел бы себя точно так же. Вообще Газзаев очень сильный человек. И эту силу он умеет передавать другим людям.

На первом командном собрании после этих приключений Гинер сказал: «Вот теперь у нас нормальная команда! Ведь в каждой нормальной команде должен быть хотя бы один уголовник…» А ребята, когда играли двусторонки, в стыках убирали ноги: «Извини, извини. Я не хотел тебя тронуть». Делали из нас крестных отцов.

* * *

– Летом 2002 года, подхватив сборную России, Валерий Газзаев опубликовал список 59 кандидатов в эту самую сборную. Удивила не только идея, но и то, кто в него попал – например, вы.

– Да, ощущение, что это было не про меня. Ну сами представьте: полгода назад я игрок дубля «Торпедо-ЗИЛ», а сегодня в газете выходит список потенциальных игроков сборной, среди них – я! Меня это немного напрягало. Я от рождения не был тщеславным, я никогда не искал особенных знаков внимания, а тут с ними получался некоторый перебор.

_{2004 год. Кубок Содружества, Алексей Трипутень (крайний слева) и Юрий Жирков (справа), только что приехавший в ЦСКА}

– На кого из европейского футбола вы хотели быть похожи? Ривалдо? Павел Недвед? Андре Пирло?

– В Европу я вообще не смотрел – у меня даже не было мысли, что на кого-то из них я смогу походить. Меня больше поражали партнеры по ЦСКА. Больше всех – Ролан Гусев. В прессе его не то чтобы хвалили: передвигается по рельсам, прошел – подал, набил ногу этой передачей, а больше ничего не умеет. Я поражался: неужели журналисты вообще не видят футбол? Гусев на тренировке мог исполнить любую роль – и в опорной зоне, и впереди, и, разумеется, с краю. Он был очень креативный, очень умный. Передачи – как из машины для теннисных тренировок, откуда вылетает мяч: раз! раз! раз!

– Когда в 2005 году ЦСКА выиграл все, в том числе Кубок УЕФА, вы же думали: вместе с этими парнями мог бы быть я?

– Такие мысли были и позже. Но если бы я был там, я бы не стал тем человеком, которым стал. Моя сегодняшняя жизнь мне очень дорога, я очень благодарен за нее Богу, почему – я объяснил чуть раньше. Поэтому честно: я ни о чем не жалею.

– Из ЦСКА вы уходили в пару аренд, в том числе в «Сокол». Жесть из первой лиги, которую вам удалось застать?

– Разница с Москвой, конечно, была большая. Хотя я и не виню людей – понимаю, что у них свои обстоятельства. В «Соколе» было много приезжих футболистов из самых разных городов. Когда мы приходили в команду, нам говорили: «Будете жить на базе, там хорошо. Захотите поесть – в столовой всегда что-нибудь будет». Потом когда хотелось есть, нам говорили, что в столовой ничего нет. Как-то вечером мы вышли прогуляться в город и увидели, что у забора вьются наши повара и администраторы. Мы пригляделись: оказалось, они выпихивали через дырки в заборе передачки с продовольствием, а их родственники и знакомые эти передачки забирали. По сути, они воровали то, что выделяли нам на питание. Понятно, что никто жаловаться не собирался, но впечатление это произвело сильное.

В Саратов я ехал к Владимиру Шевчуку – он до этого был помощником Газзаева, а потом ушел в «Сокол», там стояла задача выйти в премьер-лигу. Но в какой-то момент Шевчука убрали, пришел Корешков. А у меня был пункт в контракте: если сыграю 60 процентов матчей, получу дополнительно к зарплате 25 тысяч долларов. Задачу выхода сняли; когда я вплотную подобрался к этим 60 процентам, меня посадили на скамейку. Больше я там не играл.

* * *

– Играть в футбол вы закончили в 2004 году. Чем вы занимались после этого?

– Надо было зарабатывать на жизнь, но никакого другого любимого занятия, кроме футбола, у меня не было. Пошел по знакомым. У друга моего брата была фирма, которая производила двигатели, электрогенераторы – он предложил мне их продавать. Это было очень сложно. Я честно пытался выучить, как они работают, чем один от другого отличается. Но когда звонили мужики, которые на практике знают, что это за двигатель, и говорили: «Да ты вообще бред сейчас несешь!», – я понимал, что все равно не в теме. Я проработал там месяцев пять, ничего особенного не продав.

Потом мне позвонил журналист радиостанции «Маяк» Дмитрий Сухинин и предложил попробовать себя в журналистике. Я согласился от безысходности, ничего особенного от этого не ожидая. Но сейчас я очень благодарен Диме – в этой профессии я остался на 10 лет: пять лет на «Маяке» и пять – на ТВЦ.

– Что вам не нравилось в нашей профессии больше всего?

– Понятно, что я работал в местах с определенной степенью свободы. Были темы, про которые я мог говорить, были темы, про которые не мог. Это напрягало и не вязалось с моим представлением о журналисте. Мне всегда казалось, что задача журналиста – говорить правду, поднимать больные вопросы. На практике это не всегда оказывалось так.

Пример: приходит заказ на освещение какого-то мероприятия. Скажем, Олимпиада «Газпрома» – я, кстати, был потрясен, с каким размахом она проходит. Мы это освещаем в том духе, что это очень развивает спорт. Но это не совсем развивает спорт, это сотрудники государственной компании на деньги налогоплательщиков проводят масштабное веселье. Я должен был делать определенный сюжет с определенными словами. И согласовывать этот сюжет я должен был не со своим начальством, а с человеком от «Газпрома». Меня это возмущало, но когда я препирался, слышал: «Чего ты возмущаешься? Разве ты не знал, куда пришел? Иди на «Эхо Москвы» и там качай права».

– Кто лучше всех в России говорит о футболе?

– Еще когда я был совсем молодым, моим кумиром был Юрий Розанов. Не знаю, чем он брал, но создать атмосферу вокруг футбольного матча, разжевать эпизод своими красивыми фразами так, как он, не мог сделать никто.

* * *

– В своем фейсбуке вы не раз делились расследованиями Алексея Навального. Довольно редкая привычка даже для бывших футболистов.

– Мне очень близко то, что делает Навальный. Все его высказывания и посылы – такое ощущение, что он формулирует мысли, которые вьются у меня в голове, но которые у меня не получается высказать. Я имею в виду и коррупцию, и миграционный вопрос. Я прекрасно помню, какой была Москва, когда я переехал в нее из области 12 лет назад, и вижу, какой она стала сейчас. Понятно, что мне многое не нравится.

– Что именно вам не нравится? Не только в Москве – во всем государстве.

– Главное, понятно, коррупция. Разумеется, меня возмущает, что у нас можно спокойно воровать миллиарды, хотя вокруг полно остро нуждающихся людей. Причем все это видят, но воспринимают как что-то нормальное – достаточно об этом улыбнуться, пошутить и можно сразу забыть.

Миграционный вопрос меня тоже волнует. Любой, кто возвращался домой в метро после 11, меня поймет. Не представляю, как чувствуют себя в такой ситуации девушки, особенно – симпатичные. Ну и вообще уровень отношений в стране такой, что живешь с животным внутренним страхом: что-то должно произойти, но совершенно непонятно – где и что именно.

– Слушайте, я тоже много чем недоволен, но для себя решил: никакой эмиграции. Если все нормальные люди из России уедут, ничего хорошего ее точно не ждет. Поэтому должен сказать вам, что быть недовольным, желать перемен и при этом оставлять Отечество – это не самый отважный поступок.

– Совершенно согласен. Но иногда чтобы сделать два шага вперед, надо сделать шаг назад. Именно этим я сейчас и занят. Набираюсь сил, поднимаю детей. Воевать в той ситуации, в которой я уезжал – с двумя детьми и третьим на подходе, – у меня не очень получалось.

К тому же после операции мне сказали: когда-нибудь настанет день, когда ты ходить не сможешь. Мой знакомый травматолог написал мне программу упражнений, которые будут укреплять колено и отдалять этот день. В Москве у меня не было этого часа в день, чтобы заниматься. Часто бывало, что утром выходишь из дома, а возвращаешься с коленом, которое гудит и которое приходится поднимать за собой по лестнице. Здесь у меня время и возможность для этого есть.

Но еще раз: мосты я не сжигаю. Свое будущее и будущее своих детей я связываю с Россией.

– Как это видится из-за границы: в чем главная проблема русского футбола?

– В том, что все клубы – на государственных деньгах. «Спартак», ЦСКА, «Краснодар» – и все, больше частных клубов нет. От этого все проблемы: люди в менеджменте не считают деньги, а решают свои дела. Кому-то надо просто хорошо выглядеть перед руководством, кому-то достаточно победить в дерби, а остальное неважно. Но без необходимости зарабатывать никогда не будет развития. Пока все плывут на госденьгах, в футбол так и будут вбухивать миллионы и ничего не получать взамен.

* * *

– Насколько я понимаю, вы воцерковленный человек. С каких пор?

– К церкви нас привел брат. В восьмом классе он пришел домой и попросил маму купить ему Евангелие. Моя мама – советский человек, подумала, что ребенка нужно спасать: с кем он связался, кто его друзья? Но со временем вслед за братом к церкви пришли родители, потом – я.

В моей жизни много совпадений, такое ощущение, что я иду по выстроенной схеме, по дороге с определенными остановками. Иногда случаются вещи, которые как будто специально придуманы, чтобы меня переориентировать.

– Например?

– Когда в 16-17 лет у меня появились первые деньги, появились и первые соблазны. Я был еще игроком дубля, но уже перспективным, поэтому на меня было не жалко потратить деньги и положить на обследование. Меня направили в ЗИЛовскую больницу, чтобы проверить: почему на жаре у меня часто болит голова.

Ночь. Ко мне в палату занесли человека, санитары привязали его руки и ноги к кровати и ушли. Через какое-то время этот парень начал стонать, потом вырываться, потом трясти кровать, причем с такой силой, что она прыгала по всей палате. Все это сопровождалось нечеловеческим криком. Я выбежал в коридор: «Там человек умирает! Почему он связан?» Медсестра сказала: «Все в порядке, сейчас пройдет».

Оказалось, что ко мне в палату положили наркомана. Он сидел на героине, у него была ломка, и это был единственный способ с ней справится. Я с ним потом познакомился: отличный парень, моего возраста, выступал за сборную России на чемпионатах Европы в каких-то единоборствах. Повторюсь: у меня тогда был возраст, когда я много чего мог попробовать, и возможности для этого у меня уже были. Но так сложилось, что этого парня подложили именно в мою палату. Увидев его ломку и пережив настоящий ужас, я понял, что никогда в жизни к этой дряни даже не прикоснусь. Если каждому юноше в России показывать то же самое – только именно вживую, а не по телевизору – вопрос с наркотиками был бы закрыт.

* * *

_{Трипутень и Андрей Бухлицкий – воспитанник «Торпедо-ЗИЛ» и двукратный чемпион мира по пляжному футболу}

– Вам сейчас 32 года. Кем вы видите себя в 40?

– Хотелось бы окончательно определиться со своим ремеслом. Пока занятий у меня несколько и душа лежит к каждому. За командами, которые сюда приезжают, очень интересно наблюдать. В этом году у нас на сборе были 9-летние спартаковцы из академии, мы устроили им спарринг с местной командой «Могрен». Казалось бы: где «Спартак», а где клуб из города с населением 5 тысяч? Но черногорцы хлопнули пацанов 9:3 – те были в таком шоке, что в тот день даже купаться не пошли. Но наши молодцы: сразу договорились о реванше и в конце сбора обыграли их 9:6.

Мне предлагают пару дел в Москве – они позволят мне зарабатывать деньги, но не позволят находиться на море с детьми. Пока я выбираю здоровье детей. Ну и надеюсь, что к 40 годам дети подрастут и будут радовать своими успехами – они у меня очень способные.

– Чему ваша история может научить молодого футболиста, который прочитает это интервью?

– Я хотел бы, чтобы родители говорили своим детям: есть другая жизнь, кроме футбола; рассчитывать только на футбол неправильно. Я закончил с футболом в 22 года, но многие мои знакомые сделали это еще раньше. Чем дальше, тем более травмаопасным становится футбол: искусственные поля, повышенные нагрузки на суставы.

Еще находясь внутри команды, надо думать, чем ты будешь заниматься после. Жизнь – это шахматная доска, на которой ты пешка. Если ты на какое-то время стал ферзем, это совершенно не значит, что это будет всегда – один неверный ход и ты вне доски.

Об этом надо никогда не забывать и всегда быть к этому готовым.

Фото: из личного архива Алексея Трипутения (1, 5, 6);